Дневник Чунжиной (Инюшевой) Марии Максимовны
(публикуется в сокращении)
Дневник представляет собой старый ежедневник, на разворотах страниц которого велись рукописные записи.
О жизни в родном селе
Село Караелга находится в 70 км от Набережных Челнов и в 90 км от ж/д [станции] Бугульмы. Название села происходит от татарского: кара – черная, Елга – речка. Реки в селе нет, река Зай протекает в 2 км. Река была чистая, берега песчаные, а до реки тянутся луга, где крестьяне заготовляли сено. В реке водилось много рыбы, а также ракушек, которых в голодные годы жители возили возами, питались ими. По обоим берегам были небольшие деревни, как например, Утяшкино. Никто не знает, когда появились жители села Караелга. Но к началу ВОВ было 567 домов, семьи были большими, через село шла дорога (ее называли «Большая дорога»), она соединяла Н.Челны с Бугульмой, т.е. водный путь с железной дорогой.
В конце села был, как его называли, «Ключ» – из-под земли шла вода, она поступала в жёлоб, затем выходила на поверхность, текла небольшой речушкой, где купались утки, гуси ближайших домов. Ключевую воду очень чистую и вкусную жители использовали для чая. Старались самовары кипятить с ключевой водой. Для др. нужд пользовались колодезной водой. Лесов вблизи не было. Дубовый лес Еланский был в 15 км, куда крестьяне отправляли свиных маток на корм желудями, а осенью их пригоняли обратно с большим семейством. Почвы были суглинистые, родилась только рожь, гречуха, просо, горох, картофель, капуста; помидоры не садили, но много выращивали огурцов, тыквы, турнепса, редьки свеклы, моркови, а некоторые люди выращивали арбузы, яблоки; держали пчел, много было меда.
Крестьяне жили бедно. Выращенные овощи, а также молочные продукты некуда было сбыть, ближайший райцентр Акташ был в 12 км. Ходили до него пешком, т.к. там была больница, аптечный пункт, роддом, базар. В 15 км [от Акташа] был районного значения Альметьево (его называли крестьяне Альметьевск).
В Караелге был магазин, где были самые необходимые товары, т.к. у крестьян денег не было, они привозили для покупки зерно, т. е. шел натуральный обмен. В селе стояла очень большая каменная красивая церковь, с огромным мраморным крыльцом. Обсажена снаружи березами и сиренью, деревья были очень высокие, так что виднелась лишь колокольня. Летом церковь служила убежищем от пожара. Пожаров было много, т. к. крыши домов были соломенные, огонь быстро перекидывался на соседние постройки. Жители, спасая свои пожитки от огня, тащили их к церкви в тень деревьев.
Церковь была огорожена красивой железной оградой, где были беседки или просто скамеечки. Церковь объединяла несколько деревень: Шумыш в 3 км, Онбие – 7 км, Новое Онбие, Новоселовку, Утяшкино, Савалеево. В Савалееве, находившемся в 2,5 км от Караелги жили крещены, т.е. перекрещенные татары, жили они как татары, а молились в православной церкви. Можно судить о том, что село Караелга возникло в 13-14 веках, т. е. после Куликовской битвы или раньше. Поблизости от церкви стоял большой одноэтажный дом, окруженный забором, в саду были различные плодово-ягодные кустарники и деревья, все это выглядело красиво, называли его «поповским» домом.
По другую сторону церкви была школа. Как и поповский дом, была высокой, большой, с огромными окнами. Было 2 кл. Учительница жила при школе, с ней в школе жила женщина, которая проводила уборку в школе и варила обед для учителя, называли ее «стряпухой». Учительница работала с многими поколениями, обычно доживала там до смерти.
Крестьяне бедствовали. Было несколько семей, которые сумели у разорившихся купить землю, где в семье было больше мужчин, т.к. паи выделялись на мужчин. Одежду носили домотканую. Сеяли много конопли, затем из нее делали конопляное масло, а стебли теребили, мяли на мялках, затем пряли. Из тонкой пряжи ткали холсты на самодельных станах, а из толстых отходов дерюги, которыми покрывали кровати. Обычно в доме была одна кровать. Пера на подушки не хватало, поэтому подушки набивали камышом, как его называли, «волчьи палки».
Если в семье было 2-3 девки, мать старалась собрать приданное; подушки перовые уходили невесте, а сами оставались с подушками из волчьих палок. Скатерти, полотенца ткали сами, для этого закупали лен в др. краях, ткали холсты, а затем скатерти и полотенца и др. Скатерти, полотенца были очень красивы с различными узорами. Вышивкой деревенские женщины умели украшать избы. Вверху переднего угла, где стоял стол, вешали икону (называлась «божница»), а на божницу вешали полотенце. Продукты были натуральные. Летом много было овощей и мясо, молоко, творог (кроме постов), а в посты горошница, масло конопляное, квас на сусле, рыба. А праздники – новый год, рождество, масленица, пасха – отмечались с размахом: стряпней, пиво (водки немного), самогон.
Свадьбы справляли по 3-4 дня и неделю. Гуляли обычно всей родней. Драк, дебоширства не было.
Жили тихо, мирно до коллективизации. Начали искать кулаков. А где их взять? Двух коров, 2 лошадей ни у кого. А разверстка получена. Что делать? Сначала посадили на подводу священнослужителей, затем добрались и до тех, кто ходил молиться, кто не отказывался от бога, кто не хотел идти в колхоз. Те, что были дальновидные, начали потихоньку уезжать кто куда, а другие, у которых не на что было уехать, и некуда, подбирались сельсоветом, и в тюрьму, в ссылку целыми семьями. У моего отца было 6 братьев. Один погиб в 1905 при Цусиме. Отец Максим Иванович воевал в 1-ю империалистическую, вернулся в 17 году, нас было 5 детей и его забрали, вины никакой, единственная – посещал церковь. У нас не было даже лошади, одни дети, худой дом, битая печь и лапти.
Сколько до этого забрали, – не знаю. Вместе с отцом забрали 7 человек, среди них 2 брата отца Егора и Михаила, а также свата Солдатова Евграфа, которого мой дед Иван подобрал в поле на навозной куче, куда их 2 малышей отец вывез замерзать, т. к. нечем было кормить, а дед Иван его взял к себе, вырастил, женил, семья была огромная, – не посчитались. Вернулись с Беломор-канала отец и его брат Егор, и через 2 месяца умерли от дистрофии (истощения) в 1933 г. 17 сентября. Дядя Егор раньше на 9 дней, а бабушка Снандулья (жена деда Ивана) 3 сентября умерла в семье сына Михаила, у которого было 6 детей, а его выслали еще раньше. Сестра Надежда Максимовна в 1933 г. приезжала в Караелгу с сыном Анатолием. Видела, как отец мучился, он жену каждый час посылал за ключевой водой – его мучила жажда. Надя уехала домой в Чусовую, а через 3 дня отца не стало. Хоронили всей деревней, кто муки, кто молока, кто творог – все что могли, принесли, мама напарила калину (были пироги с калиной). Одежду дал дядя Федор (мамин брат), от него мы и хоронили нашего отца и жили мы все у дяди Федора. Наш старый домишко с очень красивым садом, огромными яблонями и вкусными яблоками и ульями пчел взял колхоз, а когда мы летом 1933 г. приехали из Чусовой, там уже все было разрушено. В деревне мы прожили до октября, после 40 дня по отцу мы снова уехали в Чусовую. Во время похорон я очень плакала, кричала, меня чужие люди держали, успокаивали. После отца меня никто не брал за руку, никто со мной не разговаривал, никто со мной не ходил, так я и росла в одиночестве никому не нужной.
Переезд в Чусовую
В Чусовую меня привезли, я не помню, но, наверное, в 1928-1930 г. Помню одно: со станции шли по шпалам, Надя и Федя (брат) впереди, а я за ними, как собачонка вприпрыжку, озираясь по сторонам.
Жила я с мамой, сестрой Таней и братом Федей. Училась в школе, жили на ул. Ленина напротив клуба Карла Маркса. Лебедевы жили на ул. Ленина. У них было 2-е детей, Наде потребовалась нянька, мама не хотела, чтобы я жила у Лебедевых, но все же и Наде нужно было помочь. Так я оказалась в семье Лебедевых. Много было всего. Из деревни люди бежали, приезжали к Лебедевым. Павел Иванович был прекрасным человеком: кого устраивал на работу, кому доставали другие документы, они уехали дальше. Училась я хорошо, правда не любила читать, но однажды мне попала книжечка «Оран-Гутан» [автора Харриссона Барбары]. Меня она поразила, с тех пор я полюбила книги. Пока я на этом закончу и перейду к родословной мамы Прасковье Мефодеевне Давыдовой [эта фамилия написана поверх зачеркнутой «Кочуровой»].
О жизни матери
Мама была вторым ребенком в семье, первый брат погиб 1905 в Японскую войну, младший брат Федор Мефодеевич женился, как говорили, ушел в дети к Кочуровым, т.к. его будущая жена была одна дочь. Маму выдали замуж за Инюшева Максима Ивановича. В семью она попала уже 27 членом. Прожив 3 года, они с маленьким сыном ушли к деду Мефодею. Но братья Максима Ивановича были недовольны. Стали расстраивать отца, что он работает на тестя. Дед Мефодей был не глупым, грамотным, работал в церкви, у него водились золотые монеты. Расстроенный отец купил старый дом, а в доме даже печи не было, и привез туда всю ораву детей. Печь сбили из глины. В 1914 году отца забрали на фронт, а мама осталась с пятерыми детьми. Старший Иван (1897), Надя (1905), Мария (1907), Таня (1911), Федя (1914), лошади не было, корова была. И вот с этой оравой мама подкупила землю, лошадь, постройки к дому, забор, сарай, амбар. По-видимому, помогли дед и бабушка Давыдовы. Они маме помогали.
У мамы иногда проскальзывали наметки о помощи, но она никогда не распространялась. Надя, видимо, родилась у Давыдовых, бабушка Маша ее очень любила, и она их. Мама часто ее к ним посылала помочь. Отец вернулся через 3 года, началась гражданская война, голод, тиф (1921), я была грудная, отец не выдержал, хотел забрать Надю и уехать в Ташкент, туда направлялись в поисках хлеба. Надя не поехала, мама была против. И вот вся пятерка лежит больная тифом, ходит только мама и я грудная, правда я тоже переболела, только поздней. Отец вернулся, хлеба не привез, а мама не только со своим семейством выжила, выстояла, окрепла.
Моя бабушка умерла 1921 г., в семье ее назвали меня Машей (в ее честь меня назвали Машей). Дед Мефодей тоже умер в 1922. Их сын Федор Мефодеевич имел 4 дочерей: Александру, Пашу, Ефросинью, Анну и сына Георгия, звали его Егором. На лето мы с мамой приезжали к ним. Дядя Федор был заядлый рыбак. Детьми он не занимался, очень переживал смерть жены, ушел в себя. Старшая дочь Паша была выдана замуж в село за 2,5 км, умерла от родов (больница была далеко, никто ничем не помог), Анна и Ефросинья умерли в Краснокамске. Георгий воевал, был разведчиком, награжден многими орденами, семейная жизнь не сложилась. Умер, как и его 2 сестры, Феня и Анна, в Краснокамске. Сестра Александра умерла в Альметьевске у детей (нефтяников).
Мама умерла 19/II-1967 в г. Чусовом в семье дочери Марии.
О семье Марии Максимовны Солдатовой (старшей сестры)
При поездке летом 1932-33 гг., как я писала, мы с мамой жили у дяди на их иждивении, помогала нам всем, чем могла, дочь мамы Мария Максимовна – замужем за Алексеем Евграфовичем Солдатовым. Она всегда мне говорила, чтобы я приходила поздним вечером: давала хлеб, овощи, др., что она могла, т. к. у них была еще сноха, у ней было 6 детей, да дочери с мужьями да с детьми.
Свекор Марии Солдатовой, Евграф, погиб на Беломорканале, два сына, Кузьма и Алексей в отечественной войне. Алексей погиб под Гомелем в эшелоне, идущем на фронт. Погибли несколько внуков в ВОВ. Оставшаяся одна, дочь мамы, Мария, жила, работая в колхозе с 4-мя детьми и старенькой свекровью. Двое детей умерли в 3-4 года. Остались 2 сына, один Михаил, умер в 15 лет, второй Иван был взят дядей Александром в Пермь, работал на велосипедном заводе, был лучшим рационализатором, имеет 2-х детей: сын Алексей – живет в Америке, дочь Надежда в Перми, имеет сына Сергея. Мать Мария Максимовна Солдатова умерла 29/I-2009 г. Жена Мария Александровна – уроженка города Алма-Ата умерла 11/VII-2002. Дядя Александр Евграфович и его жена умерли 1981 г. в Перми. Родня Солдатовых была очень большая, но теперь осталось немного (3-4 поколения).
О жизни до войны
Вернусь к себе. Итак, я жила в семье Лебедевых. После окончания 7 и 8 классов я в летние каникулы вместе с другими девочками устраивалась на работу в аптеку фасовщиком. В 1939 г. ожидали рождения ребенка в семье Лебедевых, и сестра Надежда Максимовна мне заявила: «Будешь работать, – живи у нас, а если нет, – мы тебя держать не будем». Я очень хотела учиться, тем более, что училась хорошо. Я решила остаться в школе. Пришла к маме, она была уже старенькая, нигде не работала, жила с сыном Федором, а Михаил (внук мамы от сына Ивана, погибшего в рядах Красной армии в 20-х годах), он, т.е. внук, воспитывался с теткой и дядей в семье бабушки, моей мамы. Очень рано пошел работать. Работал продавцом, за растрату был осужден. В это же время был осужден и брат Федор Максимович за то, что на призыве в армию скрыл, что отец сидел на Беломор-канале. В это время сестра Таня выходит замуж и уезжает в Зуевку.
Через 2 года возвращается Михаил, вскоре Федор. Миша работает в химцехе, хорошо зарабатывает, вскоре женится, уходят на квартиру, но бабушку не забывает, приходят каждый выходной. Федя освободился, снова идет на завод, работает электриком, поступает учиться на курсы соцмастеров. Он очень обрадовался, что я буду жить с ними. В конце августа 1939 г. Мишу забирают в армию и отправляют на Дальний Восток, там [он] заканчивает полковую школу в Благовещенске, его переводят в Хабаровск. Жена его Шура осталась беременная, ее положили в больницу, я осталась домовничать. Учиться перешла в школу рабочей молодежи. Мне нужно было работать. Куда идти, а соседка Шуры (снохи) по квартире работала на заводе, она устроила меня работать на вагонные весы. Я составляла отчетность и отсылала ведомости в Москву.
[Я] Работала с 2-х часов дня до 10-11 вечера. А в школе была с 8 ч. до часа 30 мин. Тянула и брата, помогала, как могла, всячески старалась ему помочь, чтобы он получил корочки. Наконец, он закончил корочки получил. Выходной был только воскресенье, Мишина девочка в основном жила у нас. После 6 месяцев приехала Шурина мать, она водилась с девочкой Людой. А у Нади родилась девочка, назвали Лидой. Ребенок был очень неспокойный, а поэтому Надя часто приносила ее к нам. Мы два ученика устанем от ее рева, унесем к матери, а через день-два она снова у нас. Когда наступили летние каникулы, я после работы шла водиться, чтобы дать отдохнуть матери (Наде).
На заводе вступил закон, что с завода увольняться нельзя, и я решила подать заявление в [Пермский] пединститут, вскоре пришел вызов, вступительные экзамены сдала за 2 дня и с 1 сентября была студенткой, получила место в общежитии. Девчонкой в ситцевом платье, без всякой помощи училась, часто по ночам 3-4 работали (такие как я). Учиться очень нравилось. Нигде не отставала, училась на курсах медсестер, как-то приехала домой, что-то просила у мамы, а у ней, как всегда, нет, я ей сказала: «почему для меня нет, вот выйду замуж, не буду вас тревожить, вот приедет жених, и я уеду». А она мне сказала: «И тебя и жениха поленом провожу, ты учиться поехала, так учись, а замуж ты и здесь могла выйти». Потом я была очень благодарна ей за ее совет. А женихов было много и штатских и военных, но я всем говорила: «Только после окончания института».
Опять на выходной приехала домой, брат Федя мне заявляет: «Институт бросай, Павла Ивановича посадили, у Нади 3-е детей, тебе надо работать». Я ему сказала: «Когда Надя меня выгнала, сняв с меня последнюю рубашку, я была не нужна, а теперь я должна работать». Но он настоял, что надо помогать. Умываясь слезами, поехала в институт, но меня уговорили взять академический отпуск до сентября. Приехала в Чусовую, а Павел Ив. уже освободился. Что делать? – Пошла в Гороно, меня послали на работу в Пашию. Нас было 19 девочек учительниц, а директор один парень. Жила на квартире у учительницы Батуевой, у них был большой дом. Мы с Маргаритой Петровной жили в одной из комнат. За квартиру они с меня ничего не брали. У Батуевых было еще четверо детей. Как-то я влилась в эту семью, и была как своя. Мать была красивая русская женщина, всегда спокойная.
Однажды, моясь в бане, мы с Маргаритой угорели, она с нами отваживалась. Отец все время был в работе, мы его почти не видели. Коллектив в школе был очень дружный, вместе ходили на танцы, в клуб, а больше некуда было идти. Но однажды в воскресенье, когда мы почти все учителя сидели в классе и проверяли работы детей, неожиданно в класс зашли 2 парня, один был среднего роста в красивом сером плаще военного образца. Сразу начались шутки, смех, знакомство. Вскоре все разбрелись, и мы остались с парнем в сером плаще вдвоем. Его звали Борис Полыгалов. Я тоже решила идти домой. Он пошел со мной, сказал, что в той стороне живет у него двоюродная сестра. Действительно оказалось правда. Он меня с ней познакомил, ее звали Лидой Субботиной, очень красивая девица. Затем он проводил меня до квартиры. И так он стал приходить ежедневно.
Оказалось, что он учился на летчика, проходили практику на Кавказе, и от горного солнца заболели глаза, его отправили на год домой подлечиться. Родители его жили на станц. Пашия, мать звали Августой Ивановной, отец работал на железной дороге. А в поселок приехал к теткам. Они жили напротив школы. Они его и направили в школу, сказав, что там новая учительница появилась.
Борис оказался очень хорошим парнем, он никогда не позволял никаких вольностей. Он мне показал красоты Пашии, я узнала, что там протекают 2 реки, особенно красива Вижай, когда смотришь на реку с высоты. По высотам много камней с разными названиями: камень «свиданий», «любви» и многие др. Но вот кончается учебный год. Меня приглашают работать в среднюю школу (а я работала в начальной). Директор средней школы Жужа дважды приглашал к нему в школу и перейти на заочное. Но я рвалась в институт.
Война
Приезжаю к маме в Чусовой, узнаю, что брата Федю забрали в армию 19 июня, а я приехала 29/VI. Оказалось, что у Феди осталась жена, женился в марте 1941, я ничего не знала, до меня не дозвонились, и на свадьбе я не была. 21 июня 1941 г. мы с девчонками были на стадионе, катались на велосипедах, парни прыгали с вышки с парашютом, и, конечно, радио не слышали. А когда пошли домой, зашли в магазин «Гастроном». Увидели такую картину. Много народа, не протолкнуться, все бьются к прилавку, шум, гам, раскупается все. Вскоре знакомые сказали, что выступал Молотов, объявлена война. Не доходя до дома, вижу, навстречу идут 2 парня, один из них оказался Борис из Пашии. 2 дня он жил у нас, уговаривал выйти замуж, предлагал условия вместе учиться. Но я сказала, что мне некому помогать. Он очень уговаривал, я очень понравилась родителям и всей родне.
В общем, я отказалась в институте, [там] творилось тоже что-то необычное. Много появилось студентов с западных городов: Киева, Минска, Москвы и др. Обычно это были молодые девушки и парни евреи. Начались занятия, мы ходили работать на поля, овощехранилище и на курсы медсестер. Ни одна еврейская девушка не училась на курсах – они все были «больны», «слабы». А мы русские с I курса были на курсах. Учиться было невозможно, вечно голодные, да и мама осталась одна, помочь некому, Лида (жена Феди) вскоре ушла. Она даже к мужу не съездила, хотя он 6 месяцев находился в г. Закамске на учебе, я к нему ездила.
Надя с тремя детьми жила в Лысьве, а Павла Ивановича забрали на фронт. К маме подселили ленинградцев, они ее чуть не убили, все это меня вынудило приехать в Лысьву, меня направили в школу, а вскоре вызвали в военкомат и направили в госпиталь.
<…> После я попала в госпиталь 3794, из которого сформировали эвакогоспиталь, который приписан ко 2-му Украинскому фронту. Много было раненых, особенно много было ребят 14-15 лет из партизанских отрядов, с Ленинградского фронта. Так мы увидели, что делает с человеком война. Осенью 1942 г. окончательно сформировался госпиталь для отправки на фронт. Лето было дождливое – холодное. Начальник госпиталя Махновский (еврей) ехал с семьей в двухосном вагоне втроем, а половина вагона была набита лесом (на дом), а нас 33 челов. поместили в телячий вагон. Ни умыться, ни туалета. Часто не хватало пищи. Продпункт далеко от железной дороги, стоянок не давали. Главное, я все время думала о маме. <…>
Снова я оказалась в госпитале, а он уже свертывался, раненых отправляли по др. госпиталям. И наконец, в сентябре мы девчонки погрузились в телячий вагон 42 человека – 41 девчонка и один мужчина хохол, он женился на медсестре, оформили его завклубом – в общем, ему надо было вернуться на Украину. Нашел он своих или нет, только в Харькове его с нами не было. Уезжали из Лысьвы, лил сильный дождь, мама провожала меня, стоя под сильным дождем. Какие у нее были думы – Миша на фронте, Федя и вот я. Жить ей негде, она уезжает в деревню к Марии. А у той четверо детей и свекровь, никаких вестей от мужа – безотрадная картина. После всех испытаний: бомбежек, голодовок, наш госпиталь остановился на станции Основа, т. е. в 2-х км от Харькова.
Так война разбила наши жизни и сердца. Все повернулось кругом. Кровь, слезы, разбиты судьбы. Жизнь прошла, остались лишь хорошие воспоминания и обида за судьбу. Выросла без отца и матери в няньках: война, потеря близких родных, Иногда думаю: «Как я могла выжить? Не сломаться в этой жизни?». Очень благодарна судьбе, что на пути встречались прекрасные добрые люди, помогали в трудную минуту, и, конечно, моя настойчивость, тяга к прекрасному.
<…>
Но я опять вернусь к себе. Шел 1945 г. Приехала в Караелгу в 1944 г. с фронта. Добиралась с трудностями. Сначала до Чишмы, а затем до Богульмы [так в тексте], ночевала у какой-то женщины, где всю ночь была пьянка, а пряталась на печи. С рассветом я вышла на дорогу, мне попалась подвода, которая ехала на Урсалу, мне сказали, что оттуда часто идут машины до Акташа. Жители меня встретили приветливо, узнав, что я дочь Максима Ивановича Инюшева, оказалось, что он приезжал сюда катать валенки (после окончания полевых работ). Работу его очень ценили. Он действительно был мастер, приезжал домой после работ с подарками (вёз рыбы, зерно, крупы и др.), так старался помочь семье. Я попала на праздничные дни [с 16 апреля 1944 г. – православная Пасха]. Урсала – деревня небольшая, односторонняя, всего домов 60. Гуляли всей деревней, заходя из дома в дом, меня не оставляли, всюду хвалили отца. Наконец, я решила оставить чемодан, пешком добраться до Альметьевска (район. Центр). С небольшими пожитками пришла в с/совет Альметьевска.
Дежурный мне объяснил, что завтра 1-е мая, все отдыхают. Дежурный татарин забрал меня домой. Оказалось у него 3 взрослые дочери, очень красивые, жена, в доме идеальная чистота. Хозяйка нарядная, все хлопочет у печи, на столе вкусная пища. Я у них прожила сутки и решила идти пешком. По дороге ушла в др. сторону, попала в деревню Кичуй, вечер, остановилась на ночлег. Здесь жили русские. Огромная разница с татарами и жителями Урсалы. Бедность, грязные жилища, сами люди хмурые, все в трудностях, хлеба нет, питание только с огорода. – Переночевала у женщины, расплатилась с ней носками. К обеду я добралась до Акташа, там оказался председатель колхоза Дмитрий, он был товарищем моего брата Федора. С ним в тарантасе приехали в Караелгу. А в Урсалу пешком с тележкой за вещами ходили мама с Ваней – сыном сестры Марии. Все военные вещи мы продали и проели.
У Марии 2 детей, мама и я. На трудодни ничего не выдавали. Сколько было картошки, засадили огород. Спасала корова. Зимой у сестры конфисковали все продукты, якобы она не платила налог. У ней не было справки, где на фронте находится муж. А муж Алексей Евграфович [Солдатов] погиб [в] 1941 г. под Гомелем: в эшелоне по дороге на фронт. Об этом им сообщили после войны в 1970-80 годах. Питались, как могли, меняли, что у меня было. В этот момент приехала Надежда с ребенком Лидой. Меня пригласили на работу, открыли на летний период здравпункт, хлеба давали пуд. Лиду я устроила в ясли. Она часто убегала от них, с ребятами каталась на лошадях.
В ноябре месяце [1944 г.] из Акташа позвонили и пригласили работать в школу в деревню Шуган (малый). Я согласилась. Послали подводу, с этой (было две подводы) подводой отправилась мама с картошкой и овощами. Стояли жуткие морозы. Все замерзло. Я с ребенком приехала на другой день, квартира была при школе. В общем, мы оказались в сложном положении. 1,5 пуда муки и все и оклад.
Оказалось, что заведует школой моя племянница (дочь двоюродного брата, Верясева Ивана). Их бабушка, а моя тетя Поля жила в Караелге, я очень часто к ней ходила, она всегда меня подкармливала и давала практич. советы. Чем могла помочь Лидия Ивановна [Верясева]? Семья, мать больная все на печи лежала, детей было 4-о с Лидой, одежды никакой. Деревня красивейшая, по середине деревни речка не замерзала. Школа на пригорке, буквально в 10 м от речки. Оказалось, что в деревне еще были знакомые дальние родственники. Марина (тетка) была там за попа. Мы ходили к ним в баню, она стояла на берегу речки. Эта Марина крестила Володю, а ее дочь была кресной, но после отъезда мы связь потеряли, у них возникли проблемы с приемным сыном. Напротив была мелкая колка [колок – островок леса на поле] – рос орешник, весной там заливались соловьи. Деревня как бы делилась на два берега, там, где стояла школа, жили в основном татары, по др. сторону реки – русские. У татар домá опрятные, дома чисто, татарки ходили в колодец за водой (недалеко от школы), все в белых платках, белых носках, при монистах. Русские женщины – в каких-то замызганных одеждах, на ногах лапти, хотя работали в одном колхозе. Недалеко от школы жили Даишевы, у них сын и дочь жили в Казани. Сын работал где-то в милиции, дочь – в школе. С ними жила дочь Рая, она приехала из Ташкента с ребенком, т. к. мужа забрали на фронт. Девочка умерла. Они очень переживали. Как только появилась я с ребенком, они сразу же начали нам носить молоко – кувшин (1,5 литра), денег не брали. Кроме этого они маленького Вову забирали каждую субботу в баню. Главное, он там никогда не ревел. В бане была идеальная чистота, печка побелена, лавки, пол блестели. Раю все знали, часто приглашали в гости. Она всегда забирала меня с собой. Спали зимой на печи. Она была большая, потом я с ребенком перебралась на кровать. Я перед мамой в долгу, она мне много помогала. Родители детей хорошо относились.
Однажды Лидия Ивановна позвала меня в другую деревню, ей дали задание – шефство над раненым офицером. Привезли без ног, красивый, молодой. Она стала часто ходить. Близко – 1,5 км. После я узнала, они поженились. Переехали в Казань, оба закончили институты. Работали, вырастили 2 детей. Потом, побывав в Тагиле у родных сестер, я узнала, что у них сложилось все хорошо в жизни.
Да, красивейшие строгановские места, а зимой заснеженные поля [речь, видимо снова о М. Шугане]. Мне однажды пришлось 2,5 км идти пешком до районного центра Новоспасское за лекарством для Вовика, у него начиналась ангина. Мне дали все – болезнь прошла быстро. Кончался учебный год [1944-45 уч.г.], я должна была вернуться (т.к. военкомат дал согласие на учебный год, не хватало учителей). И снова мне помогла Рая Даишева. Она мне дала 50 пачек папирос «Беломор», 5 литров водки. Сказала: «Возьми, тебе это пригодится». Она сказала правду, т. к. я сумела быстро выбраться из Караелги самолетом в Пермь, военкомат меня назначил на Гайву в лагерь военнопленных фельдшером. С Раей у меня была длительная переписка, она, похоронив родителей, переехала в Казань к сестре. В 1970-х годах переписка прервалась. Но в сердце моем она осталась на всю жизнь. Сколько же в ее сердце было добра, что она так много делала, и ее родители всегда нас подкармливали. Особенно любили ребенка, как своего. В Шуган приходил Ваня Солдатов, приносил замороженное молоко, а затем они приходили с братом Мишей. Сколько же было любви, уважения у этих мальчиков, чтобы пройти путь пешком в лаптях 30 км?
Из статьи Л. Гуляевой «Чунжина Мария Максимовна»[1]
Военные годы, каждый из которых был наполнен болью, страданиями, ожиданиями беды и надеждой на чудо, как будто многократно увеличивались в своей продолжительности и тянулись бесконечно долго.
Войну не ждали, но к ней готовились. И студентка пединститута Маша исправно ходила со своими однокурсниками учиться на медсестер. И когда беда пришла на нашу землю, она теоретически уже была готова оказывать медицинскую помощь. В 1942 году Марию направили в Лысьву, где она работала в госпитале, а осенью того же года был сформирован эвакогоспиталь № 3794, в состав которого и попала Мария.
Медсестра, вместе с госпиталем она продвигалась за нашими войсками в составе 2-го Украинского фронта. Харьков – Киев – Венгрия – путь рядом со смертью. «Зачастую госпиталь находился в 20–50 километрах от линии фронта, – вспоминает она эти годы. – Иногда поезд с ранеными попадал под бомбежку, и тогда слабые девичьи руки поднимали и переносили здоровенных, но обессиленных ранением мужиков, укрывая их от грозящей опасности. Тревожными были бессонные ночи, когда от усталости закрывались глаза, а надо было быть рядом с теми, кто нуждался в помощи…».
Были в ее фронтовой судьбе разные случаи. На 2-м Украинском фронте дали медикам под госпиталь здание бывшей образцовой больницы, в которой до освобождения Харькова немцы содержали лошадей. И соседство росписей на стенах и на потолке с выбитыми стеклами (оконные проемы заделывали слюдой), с наполовину разрушенной котельной, с отсутствием печей и возможностью кипятить воду для операций создавало разительный контраст. Впрочем, это было не так страшно, как ежедневная гибель от ран при бомбежках и обстрелах. Особенно в санитарных поездах. Когда начинались налеты немецкой авиации, медицинскому персоналу иногда можно было убежать и спрятаться. «Эшелон загнали в туннель, – вспоминает Мария Максимовна, – а мы со всех ног кинулись врассыпную. Местность открытая – кустарники да кочки с водой. Бежали, пока совсем не обессилили,
и упали, уткнулись головой в землю: будь что будет! К счастью, остались живы, а вот санитарный поезд фашисты разбомбили».
После победы Мария Максимовна окончила вначале педагогический институт, учебу в котором война прервала, а затем еще Ленинградский институт культуры, работала заведующей библиотекой, долгие годы посвятила преподаванию в школе русского языка и литературы. В мае 2011 года ее пригласили на парад Победы в краевой центр. Поехала, надеясь увидеть своих однокурсников либо сотрудников, с которыми работала в госпитале. Но в огромной массе людей, участвующих в торжестве, сложно было отыскать кого-то из знакомых. Да и узнала Мария Максимовна, что среди приглашенных их, медиков-фронтовиков, было двое.
День победы, как и дата начала Великой Отечественной войны, наполнены для представителей старшего поколения, сражавшихся на фронтах, работавших в глубоком тылу, детей, испытавших все тяготы военного времени, особым, трагическим смыслом. У каждого из них свои переживания и потери, но никто не желает, чтоб война вновь пришла на нашу землю, чтобы гибли люди и горели деревни, превращались в руины города. И сохранить мир на земле в память о тех, кто погиб, кто получил увечья, защищая нашу Родину от фашистского порабощения, – задача нынешнего и будущего поколения россиян.
Русские женщины на войне
(из газеты «Чусовской рабочий» от 24.03.2010 г.)
4 марта их, прошедших через все огненные испытания, чествовал глава муниципального района Николай Иванович Симаков. Страшно было слышать из уст пожилых людей о событиях, которые им пришлось пережить. А ведь они были совсем юными девчонками… И каждая из них имеет не только горький опыт боевых сражений и непосильной работы в тылу, но и высокие правительственные награды, которыми отмечен их ратный и трудовой подвиг.
Эвакогоспиталь… В задачу его сотрудников входил сбор раненых, их сортировка: те кто способен был продолжать сражаться, подлечивались, тяжелораненых эвакуировали в тыл. Девчонки на своих хрупких плечах перетаскивали солдат, оказывали им первую помощь, а при необходимости – давали свою собственную кровь. Приходилось работать при бомбёжках, спать стоя. Парасковья Ивановна Бушмакина, Мария Максимовна Чунжина, Лидия Алексеевна Бояршинова и Мария Михайловна Калинова служили в эвакогоспиталях, навидались горя и страданий…
- Мы двигались за фронтом, - вспоминает Мария Михайловна, - сначала медсанбат, а затем мы - полевой передвижной госпиталь. Помню первое боевое крещение в городе Грязи Воронежской области. Там на путях стояло шесть эшелонов: с горючим, с солдатами и два госпиталя. И их всех разбомбили в 4 часа утра. А мы, молодые девчонки, впервые попавшие на фронт после принятия присяги, собирали раненых и оплакивали убитых. Красные кресты на крышах военно-санитарных поездов должны были служить знаком для предотвращения бомбёжек, но фашисты именно их выслеживали и сбрасывали бомбы на раненых бойцов и медицинский персонал…
_________________________
[1] Чусовой героический. Когда гремела война / сост. А.М. Кардапольцева. – СПб.: Маматов, 2015. С.223-224.
